Неточные совпадения
Она вздрогнула и от
холода и от внутреннего
ужаса, с новою силою охвативших ее на чистом воздухе.
Свет молнии, звук грома и ощущение мгновенно обданного
холодом тела слились для Левина в одно впечатление
ужаса.
Что? Что такое страшное я видел во сне? Да, да. Мужик — обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенною бородой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не было во сне, ― cказал он себе. ― Но отчего же это было так ужасно?» Он живо вспомнил опять мужика и те непонятные французские слова, которые призносил этот мужик, и
ужас пробежал
холодом по его спине.
И не одну сотню раз Клим Самгин видел, как вдали, над зубчатой стеной елового леса краснеет солнце, тоже как будто усталое, видел облака, спрессованные в такую непроницаемо плотную массу цвета кровельного железа, что можно было думать: за нею уж ничего нет, кроме «черного
холода вселенской тьмы», о котором с таким
ужасом говорила Серафима Нехаева.
Голова стал бледен как полотно; винокур почувствовал
холод, и волосы его, казалось, хотели улететь на небо;
ужас изобразился в лице писаря; десятские приросли к земле и не в состоянии были сомкнуть дружно разинутых ртов своих: перед ними стояла свояченица.
И тем не менее было что-то подавляюще тревожное, мрачное, почти угрожающее в этой нелепой гибели… В зимние вечера от мельницы несло безотчетным
ужасом. И, вместе, что-то тянуло туда. Дверка вышки была сорвана с одной петли, и перед ней намело снегу. На чердаке было темно, пусто, веяло жуткой тайной и
холодом…
«Хорошо, — говорит начальница, — стойте же так всю ночь!» — да до утра нас без белья и продержала на окнах,
холод такой —
ужас!
— Это я, видишь, Ваня, смотреть не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, — как эти маленькие, невинные создания дрогнут от
холоду на улице… из-за проклятых матерей и отцов. А впрочем, какая же мать и вышлет такого ребенка на такой
ужас, если уж не самая несчастная!.. Должно быть, там в углу у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм! Не княжеские дети! Много, Ваня, на свете… не княжеских детей! гм!
В одну из минут, проведенных ею там, над головой ее мелькнула, улетая вдаль, какая-то черная тихая птица — она разбудила ее, подняла. Дрожа от
холода, она пошла домой, навстречу привычному
ужасу побоев и новых обид…
В девятой роте такого
холоду нагнал, что
ужас.
Ромашов знал, что и сам он бледнеет с каждым мгновением. В голове у него сделалось знакомое чувство невесомости, пустоты и свободы. Странная смесь
ужаса и веселья подняла вдруг его душу кверху, точно легкую пьяную пену. Он увидел, что Бек-Агамалов, не сводя глаз с женщины, медленно поднимает над головой шашку. И вдруг пламенный поток безумного восторга,
ужаса, физического
холода, смеха и отваги нахлынул на Ромашова. Бросаясь вперед, он еще успел расслышать, как Бек-Агамалов прохрипел яростно...
Но представьте себе весь
ужас мысли, что совсем, совсем ничего не будет, ни темноты, ни пустоты, ни
холоду… даже мысли об этом не будет, даже страха не останется!
Шатова и отчасти его историю у Титовых несколько знали; поражены были
ужасом, что она, по ее словам всего только сутки родивши, бегает в такой одеже и в такой
холод по улицам, с едва прикрытым младенцем в руках.
— Еще что я заметила, — продолжала она, откидывая назад его волосы: — (я много делала замечаний все это время, на досуге), — когда человек очень, очень несчастлив, — с каким глупым вниманием он следит за всем, что около него происходит! Я, право, иногда заглядывалась на муху, а у самой на душе такой
холод и
ужас! Но это все прошло, прошло, не правда ли? Все светло впереди, не правда ли?
С самых первых тактов стремительно-страстного allegro, начала сонаты, я почувствовал то оцепенение, тот
холод и сладкий
ужас восторга, которые мгновенно охватывают душу, когда в нее неожиданным налетом вторгается красота.
Я был как в горячке и двинул всю эту кучу денег на красную — и вдруг опомнился! И только раз во весь этот вечер, во всю игру, страх прошел по мне
холодом и отозвался дрожью в руках и ногах. Я с
ужасом ощутил и мгновенно сознал, что для меня теперь значит проиграть! Стояла на ставке вся моя жизнь!
В Москве Кольцов опять отдохнул душою среди своих старых друзей и с
ужасом думал о возвращении в Воронеж. «Если бы вы знали, — писал он в Петербург к Белинскому, — как не хочется мне ехать домой: так
холодом и обдает при мысли ехать туда, а надо ехать — необходимость, железный закон». Поэтому он и по окончании дел еще несколько времени жил в Москве и радостно встретил с друзьями новый, 1841, год. Через год он грустно вспоминает об этом в стихотворении на новый, 1842, год...
Весь
ужас их положения в том, что им некогда о душе подумать, некогда вспомнить о своем образе и подобии; голод,
холод, животный страх, масса труда, точно снеговые обвалы, загородили им все пути к духовной деятельности, именно к тому самому, что отличает человека от животного и составляет единственное, ради чего стоит жить.
Лёнька замирал от
ужаса,
холода и какого-то тоскливого чувства вины, рождённого криком деда. Он уставил перед собою широко раскрытые глаза и, боясь моргнуть ими даже и тогда, когда капли воды, стекая с его вымоченной дождём головы, попадали в них, прислушивался к голосу деда, тонувшему в море могучих звуков.
И теперь, пожимаясь от
холода, студент думал о том, что точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре и что при них была точно такая же лютая бедность, голод, такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнета — все эти
ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше.
В душе смрад. Противны воспоминания. Все так плоско и убого. Как будто вышел я из спальни проститутки. «Бездна»? Грязное болото в ней, а не бездна… Ко всему она спускается сверху, из головы, с
холодом ставит опыты там, где ждешь всесжигающего огня. И никакой нет над нами «венчательницы». Не
ужас между нами, а развратно-холодная забава.
«Мясо, тело, chair à canon!» [Мясо для пушек!] думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивал не столько от
холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и
ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
Я дрожу от изнеможения и
ужаса; в груди моей
холод, а голова моя горит, как у пекаря, который стоит перед печкой.